Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова
6.1. «Коварные тори»
В вигской риторике тори определялись как «внутренние враги» (internal foes/enemies), «недовольные» (disaffected persons), «худшие враги Америки» (the worst enemies of America) и даже «враги Бога и людей» (those Enemies of God & Man the Tories). Обычные эпитеты, применявшиеся к ним, носили инвективный характер: «подлые» (rascally), «гнусные» (infamous), «дикие» (savage).
Приведенные отрицательно-оценочные сочетания были относительно устойчивы. Так, словосочетание «internal enemies» (вариант – «internal foes») упоминается в протоколах Континентального конгресса 12 раз, в корпусе писем делегатов Континентального конгресса – 22 раза, в дебатах ратификационных конвентов – 2 раза. Термин «disaffected persons» встречается в протоколах Континентального конгресса 8 раз, в письмах делегатов – 18 раз. Иногда в отношении тори использовалось также словосочетание «враги народа» (enemies of the people), но значительно реже других: 1 раз оно встречается в дебатах ратификационных конвентов[548].
Тори хитры, одно из их обычных наименований: «коварные тори» (artful Tories). От них ожидали заговоров, интриг, скрытного воздействия на ход военных действий и на общественное мнение. По умолчанию предполагалось, что и в политике они разбираются лучше вигов. Мерси Уоррен приписывала своему персонажу-тори «змеиный ум», воплотивший в себе борджианский образец и превзошедший самого Макиавелли[549].
Тори в группах описывались как «банда» (gang) или «гнездо» (nest), что снова вызывало ассоциации с интригами, кознями и подрывной деятельностью. Даже слово «nest», обладающее в английском языке позитивными коннотациями (love nest – «любовное гнездышко»; the nest – «родное гнездо»), приобретало в данном случае негативную окраску.
Лоялизм однозначно связывался с государственной изменой, хотя бы потенциальной. «Тори было дано хорошее определение: предатель в мыслях, но не в делах», – писал Т. Джефферсон[550].
В целом, тори описывались как полная противоположность вигам. То, что страшило вигов, для тори становилось источником надежды[551]. Тори – враги политической свободы[552]. Они готовы отказаться от свободы ради «соли, сахара и пышного наряда»[553].
Даже психологически тори предположительно отличались от вигов. С ними соотносился целый набор негативных качеств. Т. Пейн уверенно приписывал им трусость («ибо сервильный, рабский, эгоистический страх есть основание торизма»[554]), отсутствие патриотических чувств. Даже такое общечеловеческое чувство, как гнев, у вигов и тори проявлялось по-разному: «Виг и в порывах гнева сохраняет достоинство, чего нельзя сказать о тори с его холодной злобой. У первого натура вспыльчивая, а у второго она отравлена»[555]. Психологические основы лоялизма пытался описать один из нью-йоркских антиторийских актов. В тексте закона тори описывались «соблазненные» уловками врага, «развращенные» коррупцией либо поддавшиеся «немужественному страху»[556].
В целом, лоялисты рисовались лишенными такого важного в просвещенческой культуре качества, как гражданская добродетель. По убеждению Р.Г. Ли, бесполезно было бы ожидать добродетели от тори или мудрости от глупца[557].
Термин «тори» часто употреблялся в сочетании с такими словами, как «наглость», «бесстыдство» (insolence, impudence). Соответствующие отрицательные качества представлялись неотъемлемой характеристикой их поведения. Сам по себе открытый лоялизм, собственно, и оценивался как «бесстыдство». Тот же Р.Г. Ли предупреждал: «Если тори не улучшат свои манеры, не станут более скромными и менее шумными, их вскоре потащат на уголья, чтобы наша страна стала для них слишком жаркой»[558].
Даже в быту лоялисты, как считалось, вели себя совершенно иначе, нежели оппоненты. Истинного вига должна была отличать скромность костюма. Тори же ассоциировались с экстравагантной придворной модой, с «петиметрами» и «макарони»[559]. Сатирическим образом женского варианта щеголихи-лоялистки была «торийская леди», фигурировавшая на праздновании Дня независимости в 1777 г. Ее изображала старая чернокожая проститутка с нелепо огромной прической (по свидетельству Р.Г. Ли, около трех футов высотой и такой же ширины). «Торийская леди» прошествовала по улицам в окружении толпы, вызывая всеобщий смех[560].
Мерси Уоррен описывала столовую лоялиста, живописуя бутылки, бокалы и игральные карты на столе. Библиотека тори, по ее мнению, должна была включать как «Левиафан» Т. Гоббса, так и хойловское руководство по игре в вист[561].
Стоит отметить, что тори и виги воспринимали друг друга не только в политических, но и в социально-классовых терминах. Оплакивая свой конфискованный экипаж, Грейс Гэллоуэй клеймила вигов как выскочек из низов: «Я надеюсь, что все еще будет хорошо. Я буду еще ехать, в то время как эти гарпии будут идти пешком, как они обычно ходили раньше, до того, как ограбили меня и других»[562]. Со своей стороны, Т. Пейн видел в лоялистах «денежные мешки», которые дрожат за свое имущество. «Богачи обычно – рабы страха и подчиняются власти двора с дрожащей двуличностью болонки», – заключал он в своем знаменитом памфлете «Здравый смысл»[563]. Несколько иначе смотрел на социальную природу лоялизма консервативно настроенный Д. Рамсей. Он ассоциировал тори скорее с жителями фронтира или даже с «регуляторами»[564].
Как консерваторы, тори также ассоциировались с ушедшим прошлым. В поэме Дж. Трамбулла «Макфингал» герой-тори наделялся всеми атрибутами феодальной архаики, несовместимой с ценностями Века Разума: знатным происхождением («от прославленного Оссианом фингалова рода»), ржавым мечом и страстью к титулам. Своим собратьям-лоялистам он обещал, что все они станут рыцарями, виконтами и баронами, в то время как виги в его мечтах низводились до положения слуг, чья обязанность – рубить дрова и носить воду[565]. Мсье де Франсуа в пьесе Мерси Уоррен «Группа» также признавался в непреодолимой жажде титулов и почетных постов[566]. Подобного же рода
